вахтовом автобусе, просматривая, пока не тронулись, свежие газеты, увидел в «Комсомолке» статью «Мирная профессия ядерного взрыва», стал читать бегло, увлекся и понял: об этом и расскажет на политинформации. И всю дорогу, все полтора часа езды от города до управления радовался, что подвернулся такой интересный материал. Какую богатую пищу для размышлений дает — и о мире, и о завтрашнем дне, а, значит, о пятилетке, о решениях партийного съезда — о самом главном.
Занималось осеннее ясное утро. Небо совсем просветлело, вот-вот должно выкатиться солнце. Металлические опоры электропередачи рисовались четко, были строги и торжественны, как женихи. А в ложбинах за барханами еще прятался полумрак, то там, то здесь таинственно темнело что-то — не то куст, не то зверь притаившийся… Настало мгновение — и огненный диск солнца выглянул из-за горизонта, бросил на просыпающуюся землю первые неяркие еще лучи, потом весело полез, полез на небо, к полуденной своей высоте.
Эту минуту восхода любил Саламатин. Он оглянулся с улыбкой, приглашая и товарищей полюбоваться, порадоваться — и прямо за спиной у себя увидел Шутова. Тот спал, упавшая на грудь голова качалась из стороны в сторону, было ему явно неудобно, но он не просыпался, похрапывал даже, отдувая нижнюю губу. По одутловатому, нечистому лицу видно, опять он вчера выпил лишнего, да и запах перегара доходил, не давая усомниться.
Настроение испортилось. «Будь моя воля, — раздраженно думал Саламатин, — я б тех, кто с похмелья, как и пьяных, к работе не допускал, писал прогул. Какой из него работник!»
Шутов и в самом деле выпил много, не помнил — сколько. А ведь не собирался, зашел кружку пива выпить. Дружки сто грамм поднесли — тоже думал: одну, и все, домой. Но там само пошло — в своем кругу, за разговором, за шуткой не заметил, как время пролетело, кто в магазин бегал, кто воблу сушеную раздобыл… Осталось в памяти, как глянул за стеклянную стенку — удивился: темно уже, а зашел кружку свою выпить вроде в полдень. И все, ничего больше вспомнить утром не мог. Но проснулся дома, в постели своей, раздетый, — значит, дошел чин-чинарем…
В рабочее время опохмеляться он себе не разрешал. Мучился, но терпел до конца вахты, до возвращения в город, имея при себе заветный рубчик. Это тоже было правило: с пустыми карманами в пивную не заходить, не такой он, Игорь Шутов, не из тех. Подсаживался со своим стопарем. А уж там как пойдет, куда кривая выведет…
Когда будильник зазвенел, Шутов проснулся в этаком радужном настроении — не все еще вышло от вчерашнего. Но пока искал штаны и ботинки, пока плескался в ванной, хмель вышел, и стало ему скучно и муторно, белый свет не мил. И на улицу когда вышел, стало зябко, дрожь пробрала, не мог остановить, хоть вовсе и не холодно было этим осенним утром.
Ко всему еще вспомнился какой-то человек за столом, не из завсегдатаев, даже трезвый будто. Но поставил полбанки — деньги дал, чтоб сбегали, кто-то мигом слетал в соседний магазин. Какой-то непонятный разговор у них был. Вроде договорились встретиться. Как же его зовут? Фамилия какая-то такая, редкая, поповская… Как же его? Патриархов, что ли… «Ну, да черт с ним совсем, — отмахнулся Шутов, влезая в автобус и устраиваясь на заднем сиденье — досыпать. — Надо будет — найдет».
Но во сне ему снова привиделся этот новый знакомец. Будто сидели они вдвоем в пустом пивном баре, но не пили, разговаривали по-трезвому. Тот говорил что-то, но Шутов разобрать не мог — отвлекал какой-то металлический звон, дребезжание, шелест какой-то. Шутов все оглядывался, искал, откуда звук, но не видел ничего такого и сердился. «Не там ищешь, — подсказал вдруг этот, за столиком. — Ты посмотри, что за спиной. Да не у себя — у меня». И впрямь — позади у него посверкивали крылья из нержавейки. «Они ж золотые должны быть», — засмеялся Шутов. Но тот возразил строго: «Это у тех золотые, а мы золото не признаем».
Автобус качнуло, накренило. Шутов открыл глаза и увидел, что приехали. Отошедшая металлическая планка на кресле, где сидел Саламатин, брякнула в последний раз.
Шутов пошел к выходу.
— Ну и аромат, — брезгливо поморщившись, сказал ему Саламатин. — Вчерашнее или новое?
— Не имею привычки похмеляться, — зло бросил Шутов. — Я в форме.
Перед сменой вахт собирались в просторной комнате, которую с чьей-то легкой руки окрестили по-вокзальному залом ожидания. Здесь Шутов примостился на стуле у самой стенки, привалился головой к доске показателей — хотел еще подремать. Но только смежил глаза — зашипел репродуктор, щелкнул и сказал голосом Саламатина:
— Доброе утро, товарищи! Политинформацию проводит Саламатин. Сначала, как заведено, коротко об итогах работы ночной смены. Бригада Мередова вышла на проектную отметку — 4600 метров. Бригада Черных — пройдено ноль метров, простой вызван…
Шутов поднял воротник спецовки, проворчал недовольно:
— Поспать не дадут.
На него зашикали, но он уже не слышал, отключился — утренний сон накатывал, кружил, уносил неведомо куда…
Снова приснился вчерашний приятель, только был он в кителе капитана второго ранга и матросской бескозырке. — «Не по форме одет, кавторанг, — предупредил его Шутов, — смотри, заметет патруль». — «Не заметет, слово знаю, — лукаво щурился тот. — Хочешь научу?» — «Учи ученого, я почище твоего знаю. У меня экстрасенсорное восприятие. Понял?» — «Психический феномен, — кивнул кавторанг. — Психокинез. Сенситив. Познавательный диссонанс». — «Да я твои мысли без сенсорных каналов читаю! — закричал Шутов. — Купить хочешь? Накось выкуси!»
Его толкнули в бок.
— Чего надо? — Шутов спросонья моргал глазами, озирался, не понимая.
— Не мычи во сне. Дома спать надо.
— Матрос спит, а служба идет, — весело вставил кто-то.
Вокруг засмеялись. Но тут же раздался властный голос бурмастера Черных:
— Тише вы, дайте послушать!
— …слова Игоря Васильевича Курчатова, — донеслось из динамика: — «Мирный атом — вот наша цель, бомбы только вынужденная необходимость». И верно, товарищи. На ядерном горючем работают электростанции, корабли. А теперь и о мирном ядерном взрыве мы говорим, как о свершившемся факте. Ядерный нефтяной проект, осуществляемый…
Шутов невольно зажал уши ладонями. Надо же! И здесь. Как нарочно.
О той, о прошлой жизни он старался не вспоминать, не думать. Было
